Белый отряд - Страница 98

— Маловер! Маловер! — воскликнул клирик. — Ах, видно, сэр Дидим [ Дидим Александрийский — греческий богослов IV века. Он был слепой, на что и намекает клирик, сравнивая с ним сэра Найджела.] до сих пор еще ходит по земле! И все-таки никакие сомнения не могут вызвать в моем сердце гнев или исторгнуть из моих уст горькое слово упрека, ибо я всего лишь недостойный бедный труженик на ниве мира и добра. На всех этих отпущениях грехов, которые я ношу с собой, стоят печать и подпись нашего святейшего отца, столпа и опоры христианства.

— Которого же из двух? — спросил сэр Найджел.

— Ха, ха! — воскликнул клирик, помахав блеснувшим каменьями указательным пальцем. — Ты желал бы проникнуть в глубокие тайны церкви! Так знай же, что в моей суме — оба. Те, кто на стороне Урбана, получат отпущение от Урбана, те, кто за Климента, — отпущение Климента, а колеблющиеся могут получить и то и другое, поэтому, что бы ни случилось, прощение обеспечено всякому. Я прошу вас купить одну индульгенцию, ибо война — дело кровопролитное, смерть наступает внезапно, и уже нет времени ни подумать, ни написать. Или вот вы, сэр, мне кажется, вам не следовало бы полагаться на собственные добродетели.

Последние слова были обращены к нориджскому олдермену, который слушал клирика, насупившись и насмешливо скривив губы.

— Когда я продаю свой товар, — заметил он, — покупатель может его взвесить, пощупать и со мной поторговаться. А тех благ, которыми вы торгуете, нельзя увидеть, и нет никаких доказательств, что вы владеете ими. И уж, конечно, если смертный распоряжается милосердием божиим, это должен быть человек высокого и богоподобного образа жизни, а не такой разодетый в шелка и украшенный цепями да кольцами, словно шлюха на ярмарке.

— Ах ты, низкий и бессовестный человек! — воскликнул клирик. — Да как ты смеешь хулить недостойного служителя церкви!

— Действительно недостойного! — заявил Дэвид Майклдин. — Имейте в виду, клирик, что я свободный английский горожанин и что я осмелюсь высказать свое мнение даже нашему отцу, самому папе, а тем более такому прислужнику из прислужников, как вы!

— Низкий смерд и мошенник! — заорал клирик. — Что ты толкуешь о святых предметах, до которых твои свинячьи мозги и дорасти-то не могут. Молчи уж, не то я прокляну тебя!

— Сам замолчи! — прорычал в ответ купец. — Стервятник! Мы же видели, как ты торчал возле повешенного, поджидая добычи, словно черный ворон! Приятную ты себе жизнь устроил с шелками да побрякушками, вытаскивая обманом последние шиллинги из кошельков умирающих! Плевал я на твои проклятия! И мой совет: сиди здесь, а из Англии мы тебя выкурим, когда этим делом займется Уиклиф. Гнусный вор! Ты и тебе подобные позорят имя многих клириков, которые ведут чистую и святую жизнь. И ты стоишь у двери рая? Вернее сказать, ты уже вошел в двери ада!

При этом последнем оскорблении лицо клирика стало пепельным, он воздел дрожащую руку, и на рассерженного олдермена излился поток проклятий. Однако купец был не из тех, кого можно укротить словами, — он схватил ножны, служившие ему также для обмера, и принялся колотить ими извергающего проклятия клирика. А тот, не в силах уклониться от сыпавшихся на него ударов, дал шпоры своему мулу и что есть мочи помчался прочь; его противник преследовал его. Увидев, что хозяин вдруг пустился в путь, его слуга поскакал за ним, вьючный мул — тоже, и все четверо, домчавшись до поворота, скрылись за ним; топот копыт перешел в далекое постукивание и стал постепенно стихать.

Сэр Найджел и Аллейн с изумлением переглядывались, а Форд разразился хохотом.

— Pardieu, — сказал рыцарь, — этот Дэвид Майклдин, наверное, один из тех лоллардов, о которых отец Христофор из аббатства так много рассказывал. Однако, судя по тому, что я видел, он, должно быть, человек неплохой.

— Я слышал, что у Уиклифа в Норидже много последователей, — отозвался Аллейн.

— Клянусь апостолом! Я не очень-то долюбливаю их. Я медленно меняю свои взгляды; и если отнять у меня веру, в которой я вырос, пройдет много времени, прежде чем я смогу заменить ее другой. А вместе с тем трещина здесь, трещина там — и настанет день, когда рухнет все дерево. И все же я не могу не считать позором, когда человек распоряжается милосердием божиим, отпуская его по своему усмотрению, как хозяин винного погреба, который то вынимает, то вставляет втулку в бочку с вином.

— Да это вовсе и не входит в учение нашей матери церкви, о которой он так много рассуждал, — добавил Аллейн. — Олдермен сказал правду.

— Тогда, клянусь апостолом, пусть они друг с другом и объясняются, — сказал сэр Найджел. — Я лично служу господу богу, моему королю и моей даме; и пока я остаюсь на дороге чести, мне ничего другого не нужно. Мое credo будет всегда то же, что и у Чандоса:

"Fais se que dois, — adviegne que peut.

C'est commande au chevalier".

[Делай, что должен, пусть будет, что будет. Вот повеление, данное рыцарю (франц.) .]

Глава XXVIII Как друзья перешли границы Франции

Миновав Каор, маленький отряд свернул с главной дороги, река осталась севернее, и всадники вступили на узкую тропу, вившуюся по обширной и унылой равнине. Тропа вела их среди болот и лесов, и наконец они вышли на широкую поляну, которую пересекал быстрый широкий ручей. Лошади перешли его вброд, и, когда все оказались на другом берегу, сэр Найджел заявил, что они пересекли границу Франции и находятся на французской земле. Они проехали еще несколько миль той же самой пустынной тропой, потом их окружил густой лес, а когда он расступился, тропа повела их по холмистой местности — такой же, как между Эгийоном и Каором. Если по английскую сторону границы пейзаж был унылым и мрачным, то как описать ужасную наготу в десять раз более разоренной французской стороны? Вся земля была изуродована и обезображена, покрыта черными пятнами сожженных ферм и серыми, костлявыми остовами того, что некогда было замками. Поломанные ограды, искрошенные стены, виноградники, засыпанные камнями, развалившиеся арки мостов — куда ни посмотришь, всюду видишь следы разрушений и грабежей. И лишь выступавшие на горизонте, то там, то здесь, покосившиеся башенки какого-нибудь замка, стройный шпиль церкви или монастыря показывали, что где-то силам меча или силам духа удалось сохранить крошечный островок безопасности в этом всеобщем потоке бедствий. Угрюмый и молчаливый, ехал маленький отряд по узкой, кочковатой дороге, и сердца людей сжимались, меж тем как глаза их глядели на опустошенный край, огромный и полный отчаяния. Это была действительно истерзанная и поруганная земля, и можно было проехать от Оверни на юг до границ Фуа и не увидеть ни одного улыбающегося лица, ни одной уцелевшей фермы.